Ясно сознаю я. Господи, что люблю Тебя: тут сомнений нет. Ты поразил сердце мое словом Тво-им, и я полюбил Тебя; и небо, и земля, и все, что на них, ≈ вот они со всех сторон твердят мне, чтобы я любил Тебя, и не перестают твердить об этом всем людям, ╚дабы оказались они неизвинительны╩ Рим 1:20]. Ты глубже ╚пожалеешь того, над кем сжалишься, и окажешь милосердие тому, над кем умилосердишься╩ (Исх 33:19], ≈
наче глухим возглашали бы и небо и земля хвалы Твои. Что же, любя Тебя, люблю я? Не телесную красоту, не временную прелесть, не сияние вот этого света, столь милого для глаз, не сладкие мелодии всяких песен, не благоухание цветов, ма-зей и курений, не манну и мед, не члены, приятные земным объятиям, ≈ не это люблю я, любя Бога моего. И однако, я люблю некий свет и некий голос, некий аромат и некую пищу и некие объ-ятия ≈ когда люблю Бога моего; это свет, голос, аромат, пища, объятия внутреннего моего челове-ка ≈ там, где душе моей сияет свет, который не ограничен пространством, где звучит голос, кото-рый время не заставит умолкнуть, где разлит аро-мат, который не развеет ветром, где пища не те-ряет вкуса при сытости, где объятия не размыка-ются от пресыщения. Вот что люблю я, любя Бога моего.
А что же такое этот Бог? Я спросил землю, и она сказала: ╚Это не я╩; и все живущее на ней исповедало то же. Я спросил море, бездны и пре-смыкающихся, живущих там, и они ответили: ╚Мы не бог твой; ищи над нами╩. Я спросил у веющих (ветров, и все воздушное пространство с обитате-лями своими заговорило: ╚Ошибается Анаксимен: не бог╩. Я спрашивал небо, солнце, луну и звезды. ╚Мы не бог, которого ты ищешь╩, ≈ говорили они. И я сказал всему, что обступает двери плоти Циоей: ╚Скажите мне о Боге моем ≈ вы ведь не бог, ≈ скажите мне что-нибудь о Нем╩. И они кричали громким голосом: ╚Творец наш, вот Кто и╩. Мое созерцание было моим вопросом; их ветом ≈ их красота.
Тогда я обратился к себе и сказал: ╚Ты кто?╩ ответил: ╚Человек╩. Вот у меня тело и душа, готовые служить мне; одно находится во внешнем мире, другая ≈ внутри меня. У кого из них спрашивать мне о Боге 4йоем, о Котором я уже спрашивал своими внешними чувствами, начиная с зем-ли и до самого неба, куда только мог послать за вестями лучи глаз своих? Лучше, конечно, то, что внутри меня. Все телесные вестники возвестили душе моей, судье и председательнице, об отве-тах неба, земли и всего, что на них; они гласи-ли: ╚Мы не боги; Творец наш, вот Он╩. Внут-реннему человеку сообщил об этом состоящий у него в услужении внешний; я, внутренний, узнал об этом, ≈ я, я душа, через свои телесные чув-ства. Я спросил всю вселенную о Боге моем, и она ответила мне: ╚Я не бог; Творец наш, вот кто Он╩.
Неужели всем, у кого внешние чувства здоро-вы, не видна эта красота? Почему же не всем говорит она об одном и том же? Животные, и крохотные и огромные, видят ее, но не могут ее спросить: над чувствами-вестниками не поставлено у них судьи ≈ обсуждающего разума. Люди же могут спросить, чтобы ╚невидимое Божие через творения было понятно и узрено╩ Рим 1:20]. При-вязавшись, однако, к миру созданному, они под-чиняются ему, а подчинившись, уже не могут рас-суждать. Мир же созданный отвечает на вопросы только рассуждающим: он не изменяет своего го-лоса, то есть своей красоты, и не является в разном облике тому, кто только его видит, и тому, кто видит и спрашивает, являясь, однако, в одинаковом виде обоим, он нем перед одним и говорит другому;
вернее, он говорит всем, но этот голос внешнего мира понимают только те, кто, услышав его, срав-нивает его с истиной, живущей в них. Истина же эта говорит мне: ╚Бог твой не небо, не земля и не любое тело╩. Их природа говорит об этом видящему; она предстает как глыба ╚меньшая в части своей, чем в целом. И ты, душа, говорю это тебе, ты лучше, ибо ты оживляешь глыбу тела, в котором живешь, и сообщаешь ему жизнь: ни одно тело не может этого доставить телу. Бог же твой еще боль-ше для тебя: Он Жизнь жизни твоей.
Итак, что же я люблю, любя Бога? Кто Он, пребывающий над вершинами души моей? Этой душой моей поднимусь к Нему. Я пропускаю ту силу, которая соединяет меня с телом и наполня-ет жизнью его состав. Не эта сила поможет мне найти Бога моего, иначе его нашли бы и лошадь и мул, у которых нет разума, но есть эта самая сила, оживляющая и их тела. Есть другая сила, которой я оживляю не только мою плоть, но и сообщаю ей чувствительность. Ее создал Господь,
(,повелев глазу не слышать, но видеть, а уху не .видеть, но слышать, определив каждому чувству в отдельности его место и его обязанности: разное ^выполняю я с их помощью, оставаясь единым, я ≈ разум. Пропускаю и эту силу мою; и она есть у лошади и мула: и у них тело обладает внешними чувствами.
Итак, пропускаю и эту силу в природе моей; постепенно поднимаясь к Тому, Кто создал меня,-хожу к равнинам и обширным дворцам памяти, где находятся сокровищницы, куда свезены бессмысленные образы всего, что было воспринято. Там же сложены и все наши мысли, преувеличившие, преуменыпившие и вообще как-то изменившие то, ╩ чем сообщили наши внешние чувства. Туда передано и там спрятано все, что забвением еще не поглощено и не погребено. Находясь там, я требую оказать мне то, что я хочу; одно появляется тотчас ке, другое приходится искать дольше, словно от-капывая из каких-то тайников; что-то вырывается целой толпой, и вместо того, что ты ищешь и просишь, выскакивает вперед, словно говоря: ╚Может, это нас?╩ Я мысленно гоню их прочь, и наконец то, что мне нужно, проясняется и выходит в своих скрытых убежищ. Кое-что возникает легко и проходит в стройном порядке, который и требовался: идущее впереди уступает место следующему сзади и, уступив, скрывается, чтобы выступить вновь, когда я того пожелаю. Именно так и происходит, когда я рассказываю о чем-либо по памяти.
Так раздельно и по родам сохраняется все, что несли внешние чувства, каждое своим путем: глаза сообщили о свете, о всех красках и формах тел; уши ≈ о всевозможных звуках; о всех запахах ≈ ноздри; о всех вкусах ≈ рот; все тело в силу своей общей чувствительности ≈ о том, что твердо или мягко, что горячо или холодно, гладко или шероховато, тяжело или легко, находится вне или в самом теле. Все это память принимает для последующей, если она потребуется, переработки и обдумывания в свои обширные кладовые и еще какие-то укромные, неописуемые закоулки: для сего имеется собственный вход, и все там складывается.
Входят, однако, не сами чувственные предметы, а образы их, сразу же предстающие перед умст-венным взором того, кто о них вспомнил. Кто скажет, как они образовались, хотя и ясно, каким чувством они схвачены, и спрятаны внутри?
Пусть я живу в темноте и безмолвии, но, если захочу, я могу вызвать в памяти краски, различу белое от черного, да и любые цвета один от' дру-гого. Тут же находятся и звуки, но они не втор-гаются и не вносят путаницы в созерцаемые мной зрительные образы: они словно спрятаны и отло-жены в сторону. Я могу, если мне угодно, вытре-бовать и их, и они тут как тут: язык мой в покое, горло молчит, а я пою сколько хочется, и зритель-ные образы, которые, однако, никуда не делись, не вмешиваются и ничего не нарушают, пока я перебираю другую сокровищницу, собранную слу-хом. Таким же образом вспоминаю я, когда мне захочется, то, что внесено и собрано другими мои-ми чувствами; отличаю, ничего не обоняя, запах лилий от запаха фиалок, предпочитаю мед вино-градному соку и мягкое жесткому, ничего при этом не отведывая и ничего не ощупывая, а только вспо-миная.
Все это происходит во мне, в огромных палатах моей памяти. Там в моем распоряжении небо, зем-ля, море и все, что я смог воспринять чувством, ≈ все, кроме мной забытого. Там встречаюсь я и сам с собой и вспоминаю, что я делал, когда, где и что чувствовал в то время, как это делал. Там находится все, что я помню из проверенного соб-ственным опытом и принятого на веру от других. Пользуясь этим же богатством, я создаю по сход-ству с тем, что проверено моим опытом, и с тем, чему я поверил на основании чужого опыта, тощи, то другие образы; я вплетаю их в прошлое; из них тку ткань будущего: поступки, события, надежды ≈ все это я вновь и вновь обдумываю настоящее. ╚Я сделаю то-то и то-то╩,≈∙ говорю я себе в уме моем, этом огромном вместилище, полном стольких великих образов; за этим следует вывод: ╚О, если бы случилось то-то и ╩-то!╩ ╚Да отвратит Господь то-то и то-то╩, ≈ говорю я себе, и, когда говорю, тут же предстают предо мной образы всего, о чем говорю, извлеченные из той же сокровищницы памяти. Не будь их там, я не мог бы вообще ничего сказать.
Велика она, эта сила памяти. Господи, слишком велика! Это святилище величины беспредельной. Кто исследует его глубины! И однако, это сила моего ума. она свойственна моей природе, но я не могу полностью вместить себя. Ум тесен, чтобы овладеть собой же. Где же находится то самое, чего он не вмещает? Ужели вне его, а не в нем самом? Каким же образом он не вмещает того? Великое изумление все это вызывает во :не, оцепенение охватывает меня.
И люди идут дивиться горным высотам, морским валам, речным просторам, океану, объемлющему землю, круговращению звезд ≈ а себя самих оставляют в стороне! Их не удивляет, что, говоря обо всем этом, я не вижу этого перед собой, то я не мог бы об этом говорить, если бы не видел себе, в памяти своей, и гор, и волн, и рек, и звезд (это я видел наяву), и океана, о котором слышал, во всей огромности их, словно я вижу их въявь перед собой. И однако, не их поглотил я, глядя на них своими глазами; не они сами во мне, только образы их, и я знаю, что и каким телесным чувством запечатлено во мне.
Не только это содержит в себе огромное вместилище моей памяти. Там находятся все сведения, полученные при изучении свободных наук и еще не забытые; они словно Засунуты куда-то внутрь, в какое-то место, которое не является местом: я несу в себе не образы их, а сами предметы. Все мои ' знания о грамматике, о диалектике, о разных видах вопросов живут в моей памяти, причем ею удержан не образ предмета, оставшегося вне меня, а самый предмет. Это не отзвучало и не исчезло, как голос, оставивший в ушах свой след и будто вновь звуча-щий, хотя он и не звучит, как запах, который, про-носясь и тая в воздухе, действует на обоняние и передает памяти свой образ, который мы восстанав-ливаем и в воспоминании; как пища, которая, ко-нечно, в желудке теряет свой вкус, но в памяти остается вкусной; как вообще нечто, что ощущается на ощупь и что представляется памяти, находясь даже вдали от нас. Не самые эти явления впускает к себе память, а только с изумительной быстротой овладевает их образами, раскладывает по удивитель-ным кладовкам, а воспоминание удивительным об-разом их вынимает.
В самом деле, когда я слышу, что вопросы бывают трех видов: существует ли такой-то предмет? что он собой представляет? каковы его качества? ≈ то я получаю образы звуков, из которых составлены I? эти слова, и знаю, что эти звуки прошуршат в воздухе и исчезнут. Мысли же, которые обознача-ются этими звуками, я не мог воспринять .ни одним своим телесным чувством и нигде не мог увидеть, ;роме как в своем уме; в памяти я спрятал не образы тих мыслей, а сами мысли. Откуда они вошли в теня? Пусть объяснит кто может. Я обхожу все двери моей плоти и не нахожу,' через какую они могли проникнуть. Глаза говорят: ╚если у них есть per, то возвестили о них мы╩. Уши говорят: ╚если они звучат, то о них доложили мы╩. Ноздри говорят если они пахнут, то они прошли через нас╩. Чувство вкуса говорит: ╚если у них нет вкуса, то нечего меня и спрашивать╩. Осязание говорит: ╚если они тестелесны, то нельзя их ощупать, а если нельзя щупать, то не могу я о них и доложить╩. Откуда же и каким путем вошли они в память мою? Не знаю. Я усвоил эти сведения, доверяясь не чужому разуму, но проверив собственным, признал правильными и отдал ему как бы на хранение, чтобы взять по желанию. Они, следовательно, были там и до ого, как я их усвоил, но в памяти моей их не было.
Где же были они и почему, когда мне о них заговорили, я их узнал и сказал: ╚Это так, это правильно╩? Единственное объяснение: они уже были
моей памяти, но были словно запрятаны и засунуты в самых отдаленных ее пещерах, так что, по-жалуй, я и не мог бы о них подумать, если бы то-то не побудил меня их откопать.
Итак, мы находим следующее: познакомиться с ем, о чем мы узнаем не через образы, доставляемые органами чувств, а без образов, через внутреннее созерцание, представляющее нам созерцаемое в под-анном виде, ≈ это значит не что иное, как подумать и как бы собрать то, что содержала память разбросано и в беспорядке, и внимательно расста-вить спрятанное в ней, но заброшенное и раскидан-ное, расставить так, чтобы оно находилось в самой памяти как бы под рукой и легко появлялось при обычном усилии ума.
Сколько хранит моя память уже известного и, как я сказал, лежащего под рукой, о чем говорится:
╚Мы это изучили и знаем╩. Если я перестану в течение малого промежутка времени перебирать в памяти эти сведения, они вновь уйдут вглубь и словно соскользнут в укромные тайники. Их при-дется опять как нечто новое извлекать мысленно оттуда ≈ нигде в другом месте их нет, ≈ чтобы с ними познакомиться, вновь свести вместе, то есть собрать как что-то рассыпавшееся. Отсюда и сло-во cogitare. Cogo и cogito находятся между собой в таком же соотношении, как ago и agito,.facio и factito. Ум овладел таким глаголом, как собственно ему принадлежащим, потому что не где-то, а имен-но в уме происходит процесс собирания, то есть сведения вместе, а это и называется в собственном смысле ╚обдумыванием╩.
В памяти содержатся также бесчисленные соотношения и законы, касающиеся чисел и простран-ственных величин; их не могло сообщить нам ни .одно телесное чувство, ибо они не имеют ни цвета, ни запаха, ни вкуса, не издают звуков и не могут быть ощупаны. Я слышу звук слов, которыми их обозначают, о них рассуждая, но слова эти одно, а предмет рассуждений ≈ совсем другое. Слова звучат иначе по-гречески. Иначе по-латыни, самый же предмет существует независимо от греческого, латинского и любого другого языка.
Я видел линии, проведенные рукой мастеров, иногда настолько тонкие, что они походили на па-утину, но линии в моей памяти ≈ это нечто иное, это не образы тех, о Которых мне сообщило телесное зрение; их знаешь, не связывая в мыслях ни с каким телом, и узнаешь, уйдя в себя. Я узнал с помощью всех телесных чувств числа, которые мы называем, считая предметы; но числа, которыми исчисляем, ≈ это совсем другое; они не суть образы первых и потому существуют действительно. Пусть посмеет-ся над моими словами тот, кто этого не видит, а я пожалею его за этот смех.
Все это я держу в памяти, и как этому выучился, держу в памяти. Множество ошибочнейших возра-жений на это я слышал и держу их в памяти, и хотя они ошибочны, но то, что я их запомнил, в этом я не ошибаюсь. Я провел границу между правильным и ошибочными противоречиями правильному. И это я помню, но вижу теперь, что провести эту грани-цу ≈ одно, а помнить, что я часто ее проводил, часто об этом размышляя, ≈ это другое. Итак, с одной стороны, я помню, что часто приходили мне в голову эти соображения, с другой же≈ то, что я сейчас различаю и понимаю, я складываю в памяти, чтобы потом вспомнить о том, что сегодня я это понимал. И я помню, что я помнил, и если потом вспомню, что мог сегодня это припомнить, то вспом-ню об этом, конечно пользуясь силой моей памяти.
XIV
И мои душевные состояния хранит та же память, только не в том виде, в каком их когда-то переживала душа, а в другом, совсем разном и соответствующем силе памяти. Я вспоминаю, не радуясь сейчас, что когда-то радовался; привожу на память прошлую печаль, сейчас не печалясь; не испытывая страха, представляю себе, как некогда боялся, и бесстрастно припоминаю свою былую страсть. Бывает и наоборот: бывшую печаль вспо-минаю Я радостно, а радость ≈ с печалью. Нечего было бы удивляться, если бы речь шла о теле, но ведь душа ≈ одно, а тело ≈ другое. Если я весело вспоминаю о прошедшей телесной боли, это не так удивительно. Но ведь память и есть душа, ум; когда мы даем какое-либо поручение, которое следует держать в памяти, мы говорим: ╚Смотри, держи это в уме╩; забыв, говорим: ╚Не было в уме╩, ╚Из ума вон╩ ≈ мы, следовательно, назы-ваем память душой, умом, а раз это так, то что же это такое? Когда я, радуясь, вспоминаю свею╩- ∙ прошлую печаль, в душе моей живет радость, а в памяти печаль: душа радуется, оттого что в ней радость, память же оттого, что в ней печаль, не опечалена. Или память не имеет отношения к душе? Кто осмелился бы это сказать! Нет, память - это как бы желудок души, а радость и печаль ≈ это пища, сладкая и горькая: вверенные памяти; к они как бы переправлены в желудок, где могут≈ лежать, но сохранить вкус не могут. Это уподобление может показаться смешным, но некоторое сходство тут есть.
И вот из памяти своей извлекаю я сведения о четырех чувствах, волнующих душу, ≈ это радость, страх и печаль. Все мои рассуждения о их, деления каждого на виды, соответствующие его оду, и определения их, ≈ все, что об этом можно казать, я нахожу в памяти и оттуда извлекаю, причем ни одно из этих волнующих чувств при вспоминании о нем меня волновать не будет. Еще о того, как я стал вспоминать их и вновь пересматривать, они были в памяти, потому и можно было их извлечь воспоминанием. Может быть, как ища поднимается из желудка при жвачке, так и воспоминание поднимает эти чувства из памяти. По-ему же рассуждающий о них, то есть их вспомиющий, ,не чувствует сладкого привкуса радости ли горького привкуса печали? Не в том ли несходство, что нет полного сходства? Кто бы по доброй воле стал говорить об этих чувствах, если бы всякий аз при упоминании печали или страха нам приходилось грустить или бояться? И однако, мы не могли бы говорить о них, не найди мы в памяти своей не только их названий, соответствующих образам, запечатленным телесными чувствами, но и знакомства с этими самыми чувствами, которое мы не могли получить ни через одни телесные двери. Душа, по опыту знакомая со своими страстями, передала это знание памяти или сама память удержала его без всякой передачи.
С помощью образов или без них? Кто скажет! говорю о камне, говорю о солнце; я не воспринимаю их сейчас своими чувствами, но образы их, конечно, тут, в моей памяти. Я называю телесную боль ≈ а ее у меня нет, ничто ведь не болит.
Если бы,, однако, образ ее не присутствовал в моей памяти, я не знал бы, что мне сказать, и не сумел бы, рассуждая, провести границу между ней и на-слаждением. Я говорю о телесном здоровье, будучи здоров телом; качеством этим я обладаю, но если бы образ его не находился в моей памяти, я никак не мог бы припомнить, что значит это слово. И больные не понимали бы значения слова ╚здоро-вье╩, если бы образ его не был удержан памятью, хотя самого здоровья у них и нет.
Я называю числа, с помощью которых мы ведем счет, ≈ вот они в памяти моей: не образы, а они сами. Я называю образ солнца ≈ и он находится в моей памяти; я вспоминаю не образ образа, а самый образ, который и предстает при воспоми-нании о нем. Я говорю ╚память╩ и понимаю, о чем говорю. А где могу я узнать о ней, как не в самой памяти? Неужели и она видит себя с помо-щью образа, а не непосредственно?
XVI
Далее: когда я произношу ╚забывчивость╩, я также знаю, о чем говорю, но откуда мог бы я знать, что это такое, если бы об этом не помнил? Я ведь говорю не о названии, а о том, что это название обозначает; если бы я это забыл, то я не в силах был бы понять смысл самого названия. Когда я вспоминаю о памяти, то тут в наличии сама память, непосредственно действующая, но ко-гда я вспоминаю о забывчивости, то тут в наличии I и память, и забывчивость: память, которой я вспоминаю, и забывчивость, о которой я вспоминаю. :Но что такое забывчивость, как не утеря памяти?
Каким же образом могу я вспомнить то,, при наличии чего я вообще не могу помнить? Но если мы удерживаем в памяти то, о чем вспоминаем, не помни мы, что такое забывчивость, мы никак ; могли бы, услышав это слово, понять его смысл;
забывчивости, следовательно, помнит память: на-1чие ее необходимо, чтобы не забывать, и в то же время при наличии ее мы забываем. Не следует ли из этого, что не сама забывчивость присутствует памяти, когда мы о ней вспоминаем, а только ; образ, ибо, присутствуй она сама, она заставила нас не вспомнить, а забыть. Кто сможет это :следовать? Кто поймет, как это происходит?
Да, Господи, я работаю над этим и работаю над собой: я стал сам для себя землей, требующей тяжкого труда и обильного пота. Мы исследуем сейчас не-небесные пространства, измеряем не расстояния между звездами, спрашиваем не о том, почему земля находится в равновесии: вот я, помнящий себя, я, душа. Неудивительно, если то, что вне меня, водится от меня далеко, но что же ближе ко мне, м я сам? И вот я не могу понять силы моей памяти, а ведь без нее я не мог бы назвать самого себя. Что же мне сказать, если я уверен, что помню мою забывчивость? Скажу, что в памяти моей нет того, о чем я помню? Скажу, что забывчивость находится в памяти моей, чтобы я не забывал? Оба предположения совершенно нелепы. А третье? Могу ли я сказать, что при воспоминании моем о забывчивости не она сама, а только образ ее удержан моей памятью? Могу ли я это сказать, если всякий раз, когда образ чего-то запечатлевается в памяти, обходимо, чтобы это ╚что-то╩ существовало раньше, чем запечатлеется его образ. Так, я помню Карфаген, все места, где я бывал; лица людей, ко-
которых видел; то, о чем сообщали мне другие чувства, свое телесное здоровье или боль. Когда все это было налицо, память схватила их образы, которые я могу разглядывать ≈ они всегда тут ≈ и пере-бирать в уме, вспоминая отсутствующее. Если па-мять удерживает не самое забывчивость, а только образ ее, то, чтобы ухватить этот образ, требуется наличие самой забывчивости. А если она наличест-вует, то как записала она в памяти свой образ? Ведь даже то, что там уже начертано, уничтожается присутствием забывчивости. И все-таки каким-то образом ≈ хотя это непонятно и необъяснимо ≈ я твердо знаю, что я помню о своей забывчивости, которая погребает то, что мы помним.
XVII
Велика сила памяти; не знаю, Господи, что-то внушающее ужас есть в многообразии ее бесчисленных глубин. И это моя душа, это я сам. Что же я такое. Боже мой? Какова природа моя? Жизнь пестрая, многообразная, бесконечной неиз-меримости!
Широки поля моей памяти, ее бесчисленные ? пещеры и ущелья полны неисчислимого, бесчисленного разнообразия: вот образы всяких тел, вот подлинники, с которыми знакомят нас науки, вот какие-то отметины и заметки, оставленные душевными состояниями, -≈ хотя душа их сейчас и не переживает, но они хранятся в памяти, ибо в памяти есть все, что только было в душе. Я пробегаю и проношусь повсюду, проникаю даже вглубь, насколько могу, ≈ и нигде нет предела; такова сила памяти, такова сила жизни в человеке, живущем до смерти. Что же делать мне. Боже мой, истин-м Жизнь моя? Пренебрегу этой силой моей, которая называется памятью, пренебрегу ею, чтобы стремиться к Тебе, сладостный Свет мой. Что скажешь Ты мне? Я поднимаюсь к Тебе душой своей ≈ Ты пребываешь ведь надо мной ≈ и пренебрегу этой силой, которая называется памятью; я хочу прикоснуться к Тебе там, где Ты доступен прикосновению, прильнуть к Тебе там, где возможно прильнуть. Память есть и у животных, и у птиц, иначе они не находили бы своих логовищ, гнезд и многого другого, им привычного;
привыкнуть же они могли только благодаря памяти. Я пренебрегу памятью, чтобы прикоснуться к То-му, Кто отделил меня от четвероногих и сделал мудрее небесных птиц. Пренебрегу памятью, чтобы найти Тебя. Где? Истинно добрый, верный и сладостный, где найти Тебя? Если не найду Тебя в своей памяти, значит, я не помню Тебя. А как же ; найду Тебя, если я Тебя не помню?
Потеряла женщина драхму и разыскивала ее со светильником 15:8]; если бы она не помнила о ней, она бы не нашла ее. И откуда бы она знала, найдя ее, что это та самая драхма, если бы она ее не помнила? Я помню, как я искал и находил потерянное. Я знаю, что когда я что-нибудь искал и мне говорили:-╚Это не то?╩, ╚А это не то?╩ ≈ я до тех пор отвечал ╚нет╩, пока мне не показывали то, что я искал. Если бы я не помнил, что это за предмет, я не мог бы его найти, потому что не узнал бы его, хотя бы мне его и показали. Так бывает всегда, когда мы ищем и находим что-то потерянное. Если какой-то предмет случайно исчез из виду, но не из памяти (любой, воспринимаемый зрением), то образ его сохраняется в памяти, и его ищут, пока он не появится перед глазами. Найденное узнается по его образу, живущему в нас. Мы не говорим, что нашли потерянное, если мы его не узнаем, а уз-нать мы не можем, если не помним; исчезнувшее из виду сохранилось памятью.
XIX
Что же? А когда сама память теряет что-то, как это случается, когда мы забываем и силимся припомнить, то где производим мы наши поиски, как не в самой памяти? И если случайно она показывает нам .что-то другое, мы это отбрасываем, пока не появится именно то, что мы ищем. А когда это появилось, мы говорим: ╚Вот оно?╩ Мы не сказали бы так, не узнай мы искомого, и мы не узнали бы его, если бы о нем не помнили. Мы о нем, правда, забыли. Разве, однако, оно совсем выпало из памяти и нельзя по удержанной части найти и другую? Разве память не чувствует, что она не может целиком развернуть то, к чему она привыкла как к целому? Ущемленная в привычном, словно охромев, не потребует ли она возвращения недостающего? Если мы видим знакомого или ду-маем о нем и припоминаем его забытое имя, то Любое пришедшее в голову с этим человеком не свяжется, потому что нет привычки мысленно объединять их. Отброшены будут все имена, пока не появится то, на котором и успокоится память, пришедшая в равновесие от привычного ей сведения.