Виртуальная Пустынь
Пустынские рассказы

ДОРОГИ

дороги- записки на полях ДогиДоги

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной...

Срок наступит, господь сына блудного спросит:

Был ли счастлив ты в жизни земной?

И забуду я все, вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав,

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным коленям припав.

В этих бунинских пронзительных строках для меня всегда центральным смыслом являлось - "полевые пути". Via est vita. Дорога - это жизнь. Так говорили древние римляне.

Где бы мы ни были, куда бы не забрасывала нас судьба, всегда мы находимся в дороге - в начале ли пути, в середине, а может быть, и в конце - но всегда для того, чтобы начать осиливать новую тропу.

В деревне нашей есть три улицы. Две из них два года назад решением местных властей заасфальтировали. По ним редко ездит транспорт, поскольку его особенно в деревне и нет, а если и есть - грузовики, лесовозы, трактора, - то их чаще встретишь вне пределов деревни, за работой, в лесу, в поле. На теплом асфальте весной и летом любят лежать деревенские собаки, а также козы, а в сенокос местным жителям очень удобно раскладывать и сушить привезенное с лугов сено. Гуси предпочитают также ходить по заасфальтированным улицам к пруду, нежели тащиться обочинами и проулками.

Однако улицы, покрытые хоть и неровным, в трещинах и колдобинах, но все же слоем настоящего асфальта, как-то неинтересны мне. Я предпочитаю ходить третьей, или, как ее зовут в Пустыни, "верхней" улицей. На ней асфальта нет, и вся она испещрена ямами, исчерчена колеями от велосипедов местной ребятни, любой дождик на ней оставляет массу мелких луж, в которые спешат те же гуси, разом забывающие о прудах, а курицы в ее пыли делают себе глубокие "порхалища", где принимают "грязевые ванны". Потому улица эта какая-то живая. Если двумя другими "пользуются", то эту как бы и не замечают. Она живет просто как часть деревни. И даже иногда весной в самых своих малохоженных местах покрывается лопухами и гусиным лютиком.

Самые, однако, главные для меня дороги здесь - это просто лесные тропы. Они могут быть непроходимыми для велосипеда, однако нет такой тропы, какая бы оказалась "не по зубам" (точнее, "не по ногам") мне как пешеходу. Еще интереснее идти просто без всяких троп. Но, раз пройдя путь, дальше воспринимаешь его уже как свою собственную, проверенную и запомнившуюся чем-то тропу.

Главным моим движителем по лесным и полевым просторам является любопытство. Дорога только тогда живет в душе человека, покуда мир вокруг интересен ему. Вот почему маленькие дети так непоседливы и вечно стремятся куда-то "убежать из дома". Другое дело - когда дорога является необходимостью. Скажем, заблудился человек, устал, силы оставили его, и он плетется наобум, ни на что вокруг уже не глядя, а только с ужасом осознавая свою малость среди великих лесов. Такой путь обратно, "к людям" страшен; однако он целиком и полностью "человеческий", ведь только лишь став по-настоящему Homo sapiens, человек осознал свое природное несовершенство. Заблудившись в лесу, грибник может даже погибнуть, так как давно уже нет в нас тех звериных качеств, с которыми мы были в природе как "в своей тарелке". И, напротив, наслаждение дорогой чаще всего - глубинное, инстинктивное, заложенное в нас как в животных чувство; оно естественно и органично.

...

Одна единственная из дорог, ведущих в Пустынь, заасфальтирована. Качество ее не бог весть какое, однако на порядочном дорожном велосипеде, объезжая ямы и ухабы, можно получить задаром целый ворох разнообразнейших и сильных впечатлений. Лесные холмы, возникшие еще во времена оледенения, делают эту дорогу похожей на американские горки. И если, в поту и пыли ты поднимаешься на очередной сосновый холм, то через несколько секунд тебя уже подхватывает ветер - и ты летишь, словно птица, навстречу новой ольховой седловине. Так они и чередуются всю дорогу до самой деревни - сосновые холмы и ольховые седловины. Поэтому в мозгу велосипедиста далекий сосновый пригорок олицетворяет цель и связан с усилиями мышц (и скрипом натруженных педалей), а ольховая зелень - очередную приятную паузу в вечном стремлении к целям (каким бы то ни было!) и приятный ветерок в разгоряченное лицо.

Кроме того, если такая прогулка совершается в знойном июне, то в букет впечатлений добавляют значительных колючек и заноз слепни и дождевки. Во-первых, именно из-за них невозможно остановиться и попробовать придорожной земляники. Во-вторых, само движение становится не только развлечением, но и жесткой необходимостью. Поломка колеса - это не только техническая катастрофа, но и, порой, глубокая психическая травма! Пока вы возитесь в подсумке в поисках подходящего ключа, чтобы снять колесо и разобрать каретку, несметное множество кровопийц - от мала до велика - набрасывается на вашу мокрую от пота спину. Со стороны починка велосипеда (в общем-то вполне рядовое событие) может выглядеть как пантомима на тему "Ада" Данте. Удивительно быстро и проворно ремонтируются в такие моменты велосипеды! С обезьяньими ужимками и прыжками, пострадавший, хватая себя за все доступные места своего тела, хлопая по спине и шее, вертясь вьюном, вскрикивая (порой совершенно нецензурно) и охая, умудряется тем не менее в рекордный срок починиться и с утроенной силой резво завертеть педалями. Измазанный солидолом, с испариной на лбу и кровяными пятнами от попавших под ладонь "стервецов", он вновь выглядит счастливым, находя счастье главным образом в собственной скорости и встречном ветре.

В физике (кажется, если говорить точней, в физике атмосферы) есть такое понятие - "скорость убегания". Так вот этот сугубо научный термин очень подходит для описания езды на велосипеде через лес в период массового появления кровососущих двукрылых. Если велосипедист, не дай бог, не может по каким-либо причинам достичь этой скорости, тогда ему - беда! Поэтому такие леса и в такое время особо хороши для тренировок.

А вот с земляникой получается особенно обидно. В фенологии природы почему-то совершенно подлым образом совпадает созревание этой прелестной лесной ягоды и пик комариново-слепневого нашествия. Коровы давно знают такую ситуацию и норовят данный период провести на обдуваемых местах, почаще забираясь при этом еще и в воду. Впрочем, до земляники коровы не охочи, - и потому моей обиды им не понять.

Когда проносишься на велосипеде с очередного соснового холма к очередной ольховой низине, земляничный аромат настолько густ и реален, что, кажется, его можно резать ножом и смаковать кусочками. Но ведь одним ароматом, конечно же, сыт не будешь, а остановиться, сойти со стального коня и отведать спелых ягод не хватает смелости.

Навстречу попадаются пустынские тетки, похожие не то на полярных исследователей, не то на работников пожарной дружины. Они замотаны платками с ног до головы поверх немыслимых халатов (тех самых, которые в свое время ошеломили американских гостей и от них же получившие название "babushka dress"; в слове "babushka" ударение на втором слоге). Такими страшилищами тетки втягиваются в лес и коршунами падают на земляничные поляны. Именно "падают" в прямом смысле этого слова, поскольку, во-первых, лежа "сбирать ягоду, когда ее великая сила" сподручнее, а, во-вторых, в таких "одежах" не больно-то легко стоять, сидеть и, похоже, ходить тоже. Потому сборщицы нередко передвигаются по поляне странным образом, почти по-пластунски, оставляя после себя широкую полосу -"потаск" - в высокой росной траве. Интересно, что подобный способ сбора ягод оказался наиболее "экологически щадящим" для полян. На следующий год ( я сам проверял это) земляничные "пастбища", посещаемые пустынским народом, вновь свежи и первозданны. Однако наткнуться случайно, ничего не подозревая, на поляну, где "сбирают ягоду" такие ползающие "страхотки", и не грохнуться при этом в глубокий обморок - великое достижение духа!

...С нашего огорода видно... Рельеф местности позволяет... Стратегические высоты"

....

У птиц и зверей в этих мирах свои пути-дороги.

Ондатры каждое утро пишут свои строчки заново, раздвигая ковер ряски на поверхности озерков и болотец. Самих зверей редко удается увидеть, зато ровные линии чистой воды, пересекающие изумрудную зелень во всех направлениях, ясно указывают, кто здесь живет.

Подобный же след остается и за моей лодкой, с тем лишь отличием, что ондатры завтра же поутру перепишут набело свои строчки в новых направлениях, а я здесь - случайный гость, и след моей лодки ряска затянет уже к полудню.

...Если бы за стрижами в небе оставался след как за реактивным самолетом, то небо являло бы собой совершенно фантастическое зрелище - все поперечно-полосатое. Интересно, а есть ли у стрижей в небесных просторах излюбленные маршруты? Отсутствие следов от их стремительных полетов не позволяет ответить на этот вопрос. Но, как бы то ни было, начало их маршрутов всегда неизменно - это дупло старого дуба над излучиной Сережи, на краю леса.

А ласточки-береговушки иногда помечают свой полет легкими штрихами на поверхности реки:

...Как под мостовьей спиной,

С риском разбиться о сваи,

Мчаться над быстрой волной,

Крыльями пену сбивая...

Мой знакомый дятел неизменно прилепляется на один и тот же сук умершего патриарха на нашем холме. При этом дятел резким, каким-то вызывающим криком оповещает окрестности о своем возвращении. Потревоженный сук, приобретший за счет совместных усилий солнца, ветров и дождей прочность и гибкость тетивы мощного лука, словно бы норовит запустить дятла вновь в небесные сферы. Но птица цепко обхватывает свой древесный насест. Где бы дятел не летал, место посадки его неизменно; я знаю, что рано или поздно он вернется вновь сюда, чтобы, отдохнув, использовать гибкий дубовый сук уже как взлетную площадку.

...

Где-то в кустах дикой малины за краем нашего огорода спрятала свое гнездо пара садовых славок. Однако, посидев в укромном уголке и понаблюдав за хозяевами, мы без труда отыщем гнездо, стоит лишь узнать дороги. "Какие дороги?", - спросит, должно быть, читатель. Птичьи, точнее, славочьи, - отвечу я читателю.

Пусть Вас поедом едят комары, но, наберясь терпения, последите вот за этой птахой, перепархивающей в кустах малины. Это самец. Минуту назад он спел в глубине стеблей ( у самого гнезда он не поет). Сейчас же, с гусеницей в клюве, он пробирается к вечно голодным деткам. Внимание! Он вышел на дорогу, интересующую и нас. Она ведет к гнезду.

Первый пункт - сухая ветка жимолости у самой земли, у заборного столба. Следует перелет на вертикальный стволик малины, торчащей из крапивьего букета. Далее - совсем низко, куча валежника, оставшаяся от старой, еще позапрошлогодней малины; ее можно заметить и зафиксировать в памяти как промежуточный пункт славочьей тропы по желтому пятну лютика, пробившегося между мертвых прутьев. Пауза. Самец замирает. Осматривается. Видно, как гусеница отчаянно извивается в его клюве. Наконец, он исчезает, но его присутствие выдает покачивание высокого прута малины. Теперь штопором, вокруг прута, перехватываясь лапками, вниз - и вот, пожалуйста, гнездо. Дети покормлены, и самец уходит от своего дома тем же маршрутом, но лишь до пункта "куча валежника". Дальше он летит, не разбирая дороги. И вновь в глубине крапивно-малиновой чащи мы слышим его щебечущий говорок.

У хозяйки - своя дорога. Она проходит ниже, у самой почвы, и если папаша кормит отпрысков, прибывая сверху, то мать вспархивает в гнездышко с земли. Как и полагается всем матерям, славчиха более рассудительна и осторожна. Она тиха и неприметна, как мышь, и может пробраться к притаившимся в гнезде детям, не задев ни одного листа в крапиве. Семь раз за те десять минут, пока мы следим за гнездом, приносят пищу родители, и ни разу они еще не изменили своим проторенным "тропам".

Разве не достоин удивления этот мир чужих дорог меж колосьев и трав?! Разве не достойна уважения эта скрытная частная жизнь пары славок в кустах крапивы и малины?! Отойдем, не будем их беспокоить понапрасну. Они, право же, заслуживают того же отношения, что неизменно требуем к себе мы, люди.

....

К октябрю, когда одна половина листвы пропадает с дубов, а другая начинает менять бронзовую окраску на более тусклую и замирает на ветвях, чтобы остаться в таком положении на всю зиму, из глубин и чащоб леса появляются сойки , ранее скрытые от глаз. Их осенние пути почему-то всегда перпендикулярны традиционным путям человека в этих местах. Словно бы сойки норовят выказать свою независимость от человека, никогда не пользуясь параллельными трассами вдоль просек и лесных дорог.

Даже когда я плыву на лодке по протокам, сойки перелетают над моей головой с берега на берег строго под прямым углом к моему курсу. Они отражаются в застывающем зеркале настолько четко, что я порой путаю, где все-таки пролетает настоящая птица - под лодкой или над лодкой?

К замерзающим деревенским дорогам сойки подбираются также исключительно "поперек". Они копошатся на обочинах, под дубами, в поисках крупных желудей, иногда выскакивают на середину асфальтового полотна, но вспугнутые, удаляются всегда прямо в лес, а не летят вдоль шоссе, как это делают многие другие здешние птицы. Поэтому, наверное, сойки никогда не попадают под колеса автомобилей.

...

Зимой единственную дорогу в Пустынь нередко заносит снегом так, что несколько дней к деревне невозможно пробиться на автобусе. Рейс тогда отменяют (до подхода специального грейдера, вызываемого из районного центра), а пустынцы запираются в своих домиках, заметенных по самые крыши, еще крепче и ведут разговоры о том, когда их "откопают". Самодостаточность и натуральность пустынской жизни в такие моменты особенно отчетливо становится видна. Бабки, всю зиму собиравшиеся съездить к "доцкам" в райцентр, успокаиваются и залезают обратно на "пецки". По деревне начинает распространяться чудный запах "самодельного" хлеба, который хозяйки вынуждены выпекать за неимением "хлебного подвоза". "И, птицы мои, одно могу сказать - ленимся!, - говорит нам баба Катя, - уж и как хорош-ти наш "пецной" хлебушек, а вот переиначились на магазинный, пообвыкли к нему!" Я отламываю горбушку еще горячего каравая, принесенного бабой Катей в гостинец, на меня накатывает волна ни с чем не сравнимого пшеничного аромата, Лара бежит в сени за сливочным маслом, а баба Катя, довольная, что ублажила, подпевает: - "И масла-ти никакого к нему не надобно, он сам-от как хорош!"

Наконец дорогу расчищают, автобус вновь начинает исправно подвозить пассажиров, а заодно и хлеб, восстанавливается связующая нить с цивилизацией - а в деревне вновь пропадает что-то древнее, самобытное, загадочное.

...

Отдельные тропочки идут, словно боковые веточки к центральной, от домов к заасфальтированной улице. Летом эти тропочки неприметны. Зато зимой они позволяют точно узнать число домов, купленных дачниками.

Как только завернут в январе метели, местный народ вооружается лопатами и роет тоннели к центральной улочке от своих крылечек. Естественно, таких тоннелей нет у дачных, купленных домов. Там все заметено наглухо - дачник отсиживается у себя в городе, пережидает "нелетную" погоду. Иногда забавно наблюдать, как внешне совершенно одинаковые бабки, закутанные в классические пустынские "салопы" и кацавейки, вооружась клюками, шуруют от своих крылечек в приехавший "магазин на колесах". Бабки шуруют, согнувшись под совершенно одинаковыми углами и параллельными курсами между сугробов, бодро переставляя клюшки - не дать, не взять лыжницы на соревновании! Зато уж на центральной дорожке они дожидаются друг друга, обнимаются и далее катятся вместе парами, а то и тройками.

Автор: Сергей Борисович Шустов, 2001

К первой странице ДогиДоги Пустынских Рассказов
К первой странице сайта Виртуальной Пустыни

Библиотека Виртуальной Пустыни в 2003 - 2004 годах является частью сетевого проекта "Нижегородские ресурсы коллективного авторства" и развивается при финансовой поддержке Управления образовательных и культурных программ Государственного Департамента США в рамках Программы "Обучение и доступ к Интернет", реализуемой на территории Российской Федерации Представительством некоммерческой корпорации "Прожект Хармони Инк." (США).
Точка зрения, отраженная текстах сайта может не совпадать с точкой зрения Управления образовательных и культурных программ Государственного Департамента США или Некоммерческой корпорации "Прожект Хармони Инк.".