Иногда ночами звуки становятся совершенно неприметными, и мы зовем эту ситуацию тишиной. Если прислушаться изо всех своих сил, быть может так, как прислушивался к звукам ночи древний первобытный человек, то обнаруживаешь, что звуки, конечно же, не исчезли вовсе. Там шелохнется сонная птица на ветке, за озерами, далеко-далеко, прокричит цапля, прозвенит запоздалый комар, летучая мышь прошелестит около лица, а внизу, под ногами, отзовется летучей мыши быстрым шорохом ее наземная коллега.
Звуки ночи редко бывают сильнее звуков дня, но они почти всегда более таинственные и разнообразные. У дневного звука мы часто видим причину, а иногда и следствие - как прыжок и последующий за ним всплеск щуки в заливе, дробный "топоток" малька, удирающего от хищницы веером в разные стороны, а затем шуршание и колыхание камыша, о стену которого ударилась поднятая рыбой волна. Ночью мы мало видим, и потому звуки приходится истолковывать. Тут нашей фантазии нет предела. Я могу привести множество случаев, когда на озерах в сумерках я слышал такое, что не подгонялось ни под одно из ранее виденных мною явлений природы. Следует также подозревать, что ночью сами звуки, вполне аналогичные по своему рождению дневным, слышатся нами совершенно иным образом и представляются загадочными. Даже яблоко, упавшее в жухлую августовскую траву, способно породить от стука своего падения массу странных впечатлений, ассоциаций и догадок.
Здесь, в деревне и ее окрестных лесах - царство малых звуков. Большие, четко обозначенные звуки, как-то гул самолета, рев трактора, гром, грохот падающей сосны во время бури, здесь не особо интересны, так как они вполне однозначно истолковываются. Малые же, неприметные звуки, коих тут вокруг великое множество, требуют постоянной работы мысли - что это, кто это, почему так? Стрекоза, выбирающаяся из тесных одежд личинки на прибрежной осоке; осиновый лист, медленно падающий с вершины дерева; печальный свист мелкой пичужки в глухом болоте; крупный жук, ударившийся о ствол мертвой сосны; пузырь метана, вырвавшийся на поверхность из глубины озера; шорох семян в созревшем стручке лядвенца; приближающийся дождь, падающий снег, скрип крыла старого ворона, лай далекой собаки (а вроде бы и не собаки даже), шаги на чердаке бани, эхо, взявшееся невесть откуда, лопающаяся почка дуба, чмоканье карася среди ряски на лесной луже, - да что там говорить, - тысячи малых всхлипов, вскриков, стонов, писков, жужжаний, стуков, шлепанья, ударов, шепотов сопровождают живущего здесь человека, и если он любопытен, заставляют его искать причины их и интерпретировать все это.
....
...Однажды я сидел около первого в том сезоне моего лесного костра. Дело было в конце апреля, уже цвела черемуха - и вокруг на всю ложбину между двух сосновых грив, рассекающих старое болото, распространялся дурманящий аромат весны. Истово щелкали соловьи, а где-то за болотом слышен был одинокий погоныш. Он "стукал" своим хлыстом необычайно равномерно, словно задавал метрономом ритм этой весенней ночи. А я лежал около огня и наслаждался первобытной тишиной, запахами черемухи и молодых трав и пил маленькими глотками обжигающий чай, настоянный на корне дикого шиповника. Все было в гармонии со мной... Внезапно, около полуночи резко потянуло холодом, смолкли соловьи, а сосны на обеих гривах зашумели неприятно и угрюмо. Пошел снег, сначала мелкий, потом все крупней и гуще. Сквозь шум сосен, в паузах между порывами ветра, я все еще различал отчаянный крик погоныша, силящегося разогнать непогоду и вернуть умиротворение в этот мир. Затем вся эта неожиданная круговерть также внезапно стихла. Холодный фронт прошел, оставив после себя лишь мелкую снеговую крупу на подстилке из сосновых игл. Опять наступила тишина, успокоились сосны, и ближайший ко мне соловей робко попробовал исполнить первое колено.
В наступившей охлажденной тишине я вдруг отчетливо услышал звук шагов. Шаги приближались к моему костру, но в непроглядной темноте ночи я ничего не мог различить. Шаги были медленные, и , как мне тогда показалось, довольно тяжелые: кто-то неторопливый и большой двигался на мой огонь. Он шел в направлении, куда только что удалился холодный фронт с ветром и снегом, он словно бы сопровождал его - и я почуял каким-то звериным чутьем недоброе в этом движении. Почему-то уверилось, что это - не человек, но и не животное.
Я вскочил, инстинктивно выхватил из костра тлеющую сосновую головню и замер. Шорох соснового опада под тяжелыми шагами не замедлился и не ускорился ни на секунду. Также неторопливо, игнорируя меня, "кто-то" или "что-то" продвинулось мимо и вскоре затихло за перевалом лесной гривы.
Размышления по поводу этих шагов еще долго потом не покидали меня. Я так и не мог найти подходящие объяснения событиям той ночи. Однако все более и более сейчас я склоняюсь к мысли, что звуки таинственных шагов были земным сопровождением внезапной бури; лесным "отголоском", эхом небесного шума, сопровождавшего налетевшую непогодь над вершинами сосен. Как звук скоростного самолета, эти шаги запаздывали во времени и удалялись вслед за снегом, за болота и леса. Это был виртуальный "снежный человек"!
....
Есть звуки в деревне, которые нельзя услышать в городе. Мы так и называем их - деревенские. Например, это могут быть: перекликание ночных петухов, квохтание утренних кур, особый гул (не просто мычание!) вечернего стада, идущего с пастбищ, треск еловых дров в русской печи, сверчание сверчка за печкой, поскребывание мыши в подполе, жужжание осы над свежевскрытой банкой сливового варенья, стук яблок в саду в августе, "выстрел" древесного ствола в лютый декабрьский мороз, шелест первого снега о последний лист... Да и много, слава богу, еще чего другого! Однако есть и звуки, которые, будучи чаще городскими, звучат также и в деревне, но воспринимаются совершенно по-другому! Вроде бы, все то же, ан нет!... Я уже говорил о самолетном гуле и грозовых раскатах. Но особенно меня впечатляет в деревне классическая музыка.
Исполнилась мечта моего детства, когда я взял однажды в Пустынь синтезатор, способный питаться от батареек. Конечно, кому-то все это могло бы показаться сумасбродством, но мне так невыносимо мечталось и хотелось исполнить мудрые и величественные фуги Баха на лоне лесов и озер! Пыхтя и спотыкаясь на моренных камнях (искусство требует жертв!), я приволок органолу на самый высокий холм над озерами. Ветер трепал и перелистывал невпопад ноты, штатив инструмента ходил ходуном, поскольку из-за неровностей почвы оказался крайне неустойчив, меня кусали комары - но я получил истинное наслаждение, когда спокойные волны баховского хорала покатились с холма к горизонту! Падающие наискось солнечные лучи из-за облаков, ласточки над соснами, травы на склонах холмов, клонимые ветром - все это оказалось лишь иллюстрацией к музыке! И там, на вершине холма, среди стрижей и гроз, я понял окончательно, что Баха нельзя слушать в концертных залах...
....
В октябре есть дни, когда звуки исчезают почти полностью. Необходимо дождаться заморозков, причем таких, чтобы обильный иней посеребрил траву и листья на ольхе. Еще требуется, чтобы пропал ветер, и ничто бы не нарушало задумчивости приготовившихся к зиме лесов. А еще следует придти в лес спокойно и осторожно, встать, привалившись к стволу старой сосны и замереть самому. Возможно, даже на очень продолжительное время - пока холод не заберется за шиворот. Именно тогда можно услышать полную, абсолютную, оглушительную тишину природы. Она очень редка и хрупка. Достаточно одной махонькой синицы, чтобы разбить ее на звонкие хрустальные кусочки. Снега еще нет. Дожди уже иссякли. Земля отдала растениям все, что могла. Это время оцепенения. И человек, привалившийся спиной к сосне, может впасть в странное состояние, близкое к нирване - ни прошлого не ощущаешь и не помнишь, ни будущего, есть только этот тягучий миг задумчивой, сонной тишины... Иногда этот миг страшен. Может оказаться, что ты не готов к нему; и тогда смещение представлений о времени проявится каким-то глубинным животным спазмом ужаса перед ощущением забвения и безвременья. Перед ощущением того, что весна уже больше никогда не наступит, а этот тягучий серый сумрак лесной тишины с пожухлыми травами и испуганной водой будет длиться и длиться, подминая человека и делая его бессильным...
Иногда этот миг величествен! Для этого необходимо лишь вспомнить, что жизнь никогда не останавливается, и что вновь наступят весенние деньки, а выглянувший неожиданно из-за серых снеговых облаков лучик солнца только поспособствует этому...
....
Теперь я расскажу о странных звуках... Странные звуки издает отвесный дождь на озере. Его шелест сопровождается шуршащим лопаньем пузырей, получающихся тогда, когда отвесно падающая капля пробивает поверхность озерной воды. Этот двойной звук очень странен, и если он застал вас в лодке посереди Великого, то слушать его приходится всегда в каком-то странном гипнотическом оцепенении. Порой этот звук становится тройным! То выходит на "кипящую" и "шипящую" поверхность озер глубинная рыба и затевает там свои таинственные игры.
Странный звук рождается глубокой полночью в избе, когда даже мышь успокоилась за печкой, и перестал свиристеть сверчок. Этот звук похож на ритмичное постукивание маленького молоточка, словно какой-то невидимый плотник торопится изготовить к утру свой шедевр. Звук этот явно связан с деревом, с бревнами, досками или матицей избы; он "деревянный" точно, но понять, где он рождается и откуда идет, весьма затруднительно. Иногда невидимый плотник с молоточком работает без перерыва очень долго, так, что позволяет обнаружить примерное свое местонахождение. Но и в этом случае малосведущий человек вряд ли что поймет... В старину говорили, что молоточком стучит в стены дома сама смерть, помечая выбранную ей жертву. Сейчас я знаю, что эти странные (и порой, в одиночестве, страшные в силу своей необъяснимости и непонятности) звуки издает мелкий жучок-древогрыз, который протачивает ходы в сосновых стволах, положенных в венцы избы.
Обыкновенные звуки может превратить в странные густой утренний туман на озерах. Мало того, что он нелепо искажает перспективу берегов, так, что решительно невозможно оценить расстояние от лодки до ближайшего видимого предмета. Туман до неузнаваемости искажает крики цапель, и те превращаются в заунывные стенания заблудившегося водяного. Туман может усилить "бой" щуки у кромки тростников так, что в лодке становится неуютно от внезапного осознания своей близости к чудовищу, способному на такой удар хвостом! Туман отсекает звуки утренней деревни, или превращает их в малопонятные, а порой и вообще чудит с ними. Например, однажды рядом с моей лодкой в кромешном тумане на середине Великого отчетливо промычала корова! Туман приволок этот звук из деревни и неожиданно подсунул мне его...
Поздней-поздней осенью, если остаться в полном одиночестве в деревенском доме на несколько дней, топить неспешно печку, сидеть у ее огонька и размышлять, ... ну, скажем, о прошедшем лете, то много странных звуков можно услышать и безотчетно удивляться им! Ночью - отчетливо, а днем - если вслушаться, чудится стук по крыше. Сначала это действительно стук, одинокий и негромкий, но затем, вслед за ним, раздается довольно долгое странное арпеджио. Оно, это арпеджио, идет на затухание, но, однако, в самый последний момент всегда заканчивается неожиданно сильным форте - еще одним стуком. Я долго не мог разобраться с этими звуками, и нередко подолгу размышлял в темноте, при свете горящих в печке поленьев, что же это такое может быть?!
Однажды в сумерках ко мне заглянул сосед Митрич. Мы сидели с ним на крылечке, Митрич смолил "козью ножку", а я смотрел, как догорает закат над озерами. Мы почти не говорили, завороженные тишиной холодного осеннего вечера. И тут я услышал вновь тот самый звук, разгадка которого не давалась мне вот уже неделю. Сначала на крыше что-то мягко стукнуло, потом затихло на секунду, а затем началось раскатистое арпеджио, завершившееся самым неожиданным образом - прямо в руки оторопелому Митричу с водосточного жестяного желоба скатилась последняя, уже подмороженная октябрьским утренником, ягода терновника.
Другой загадочный звук я слышал в доме самого соседа. Митрич махал рукой и отговаривал меня лезть на чердак. "Да ну их к богу!, - пыхтел Митрич, сворачивая очередную "козью ножку", - я уж и вниманья не обращаю!" Кого - "их" - Митрич не смог пояснить, очевидно, чердачные звоны стали для него давно уже одушевленными "зверушками". Действительно, звоны эти стоили того, чтобы разобраться с ними и не полениться забраться на высокий чердак соседского дома. "Они только при ветре разговаривают", - пыхтел мне снизу Митрич, когда я освещал фонариком пыльные углы просторного чердака. "Без ветру им чего-то не хватает, а уж при буре - страсть что творят!" Пока Митрич пыхтел внизу и бормотал себе под нос о "всей этой серебряной музыке", я продвигался по чердаку, внимательно исследуя закоулки. Под ноги мне лезли старые валенки и забытые банные веники, а на лицо постоянно садилась мягкая паутина. На мое счастье, на дворе было ветрено, - и хрустальный звон то возникал, то плавно растворялся в чердачной пыли, стоящей в свете фонарика причудливыми столбами. То были поистине удивительные звоны - нежные, острые, порой чуть слышные, так, что казалось, что их и нет, а это просто звенит в ушах на фоне чердачной тишины. И тут мне помог особо ярый порыв ветра. Все вокруг как-то разом зазвенело бойко, пронзительно - и в свете фонарика я вдруг увидел, как в кусочке дранки, покрывавшей старую крышу, бьется маленький гвоздик. Драночная "черепица" давно уже ссохлась от старости и летних солнечных ожогов, а гвоздики, болтаясь в ней уже многие годы, "рассверлили" себе просторные дырки. Так вот и образовалось случайно на чердаке у соседа Митрича великое множество мелких колокольцов, у каждого из которых резонатором был прямоугольник осиновой дранки, а язычком служил кровельный гвоздик.
Еще один странный звук проявил себя совсем недалеко от нашей дачи. Летом громадный овраг за нашим садом утопал в зелени лип, дубков, берез и молодых ольх. К концу сентября он становился звонким, так как листва уже не мешала звукам летать из одной вершины оврага в другую. Громадной оркестровой трубой лежал этот лог осенью за околицей, но о его музыкальных возможностях мы и не подозревали, пока их не обнаружила Рутка. Как-то лунной ночью мы проснулись от лая целой стаи собак. Лай несся откуда-то со стороны нашего оврага. Собак там было явно никак не меньше двух десятков. Где набралась такая великая собачья сила в нашей деревне?, - спрашивали спросоня мы себя. Чертыхаясь и кляня на чем свет стоит "лучших друзей человека", мы с Ларой выползли на холодное "огородное" крыльцо. Меланхолично светила луна. Мерцали звезды. А собаки заливались каким-то тем не менее странным лаем. Прислушавшись внимательнее, мы обнаружили, что лает, собственно, только одна собака - соседская Рутка. Только у нее одной в деревне был такой переливчатый тенор. А лаяла она, похоже, потому, что вдруг обнаружила для себя уникальные музыкальные данные оврага. Звуки лая носились по логу взад и вперед, а берега резонировали и отражали их, множа и дробя. Рутка самозабвенно забавлялась этим фокусом, создавая с помощью эха целый собачий оркестр!
Уже потом один знакомый дачник рассказал мне, как осенью в знакомом ему овраге он был напуган собственным ауканьем. На его в общем-то негромкий призывной крик бодро и четко, как по команде, откликнулось сразу около десятка грибников, да так, что он инстинктивно присел и долго не мог успокоить сердце. "Чуть грузди все не рассыпал со страху, - сокрушался он, - а Маша, раззява, так и не откликнулась!".
...
После листопада в нашем саду мы впервые за дачный сезон услышали, как гуляет наш кот Мися! Именно услышали! Кот, хотя и был весьма упитанным увальнем, продвигался по саду и огороду бесшумно, как, собственно, и положено передвигаться всякому представителю кошачьей породы. Мы могли видеть в густой траве гордо поднятый "пых" - Мисяткин хвост, однако звуков кот практически не создавал, даже если продирался сквозь заросли моркови или сельдерея. Но вот прошел листопад, на яблонях и терновнике сиротливо повисли последние скукоженные от морозца фрукты, - и кот стал слышен! И даже не просто слышен, а оглушительно слышен! Мися поначалу и сам к этому не мог никак привыкнуть. Каждый его осторожный шаг сопровождался оглушительным шуршанием. Кот озадаченно замирал, садился в листья, раздумывая, идти ли ему дальше, затем вновь вскакивал и пробовал не красться, а стремглав бежать. Возможно, он полагал, что сможет обогнать этот ненавистный, выдающий его с головой шорох. Но все усилия были тщетны! Домой он по вполне понятным причинам возвращался без мышей. Листопад закрыл не только землю в саду, но и сезон Мисиной охоты!
Наконец, наступили дни, когда упали крепкие заморозки, и кот гулять решительно отказался, а заваливался на целый день спать на печку. В одну лунную ночь я вышел в наш сад и застал там целый ворох таинственных звуков. Мне поначалу показалось, что так шуршит лунный свет! Мягкое лунное мерцание, разлитое вокруг, можно, казалось, взять ладонью, сжать - и тогда послышится вновь шорох, как от смятой шоколадной фольги. Оказалось, что так звучат при падении с яблонь замороженные листья! Оказалось, что это процесс озвучивания лунного света! Лунный свет и падающий лист были связаны воедино в некий загадочный символ, знак наступающей зимы...
Автор: Сергей Борисович Шустов, 2001
К первой странице
ДогиДоги Пустынских Рассказов
К первой странице сайта
Виртуальной Пустыни
Библиотека Виртуальной Пустыни в 2003 - 2004 годах является частью сетевого проекта
"Нижегородские ресурсы коллективного авторства" и развивается
при финансовой поддержке Управления образовательных и культурных программ
Государственного Департамента США в рамках Программы
"Обучение и доступ к Интернет",
реализуемой на территории Российской Федерации Представительством некоммерческой корпорации "Прожект Хармони Инк." (США).
Точка зрения, отраженная текстах сайта может не совпадать с точкой зрения
Управления образовательных и культурных программ Государственного Департамента
США или Некоммерческой корпорации "Прожект Хармони Инк.".