Сергей Шустов shustov@dront.ru:
Предисловие -
Тайны -
Птицы -
Студенты -
Лисички -
Дачники -
Праздники -
Эксперименты -
Насекомые -
Пчелы -
Походы -
Камни -
Куколки -
Ласточки -
Самолеты -
Медведки -
Подарки -
Телята -
Дожди -
Дубы -
Звезды -
Звуки -
Дороги -
Деревья -
Радости -
Листья -
Ручьи -
Кошки -
Заборы -
Друзья -
Собаки -
Американцы -
Бани -
Аборигены -
Туманы -
Рыбы
Кубик увязался со мной в первый лесной поход еще в прошлом году. Мы тогда были малознакомы. Кубик решил проверить, что я за человек. И побежал со мной в поход. Поводом к знакомству тогда послужило просто мое ласковое слово. Я не знал как зовут Кубика и назвал его ... уж и не помню как. Но Кубик откликнулся. Он понял, что слово ласковое. И побежал со мной в лесной поход.
Поначалу я был против этой зарождающейся дружбы. Я совершенно не знал этой собаки. Я не ведал, чья она. Может, беспризорная? Может, себе на уме? Возьмет вот и тяпнет за руку где-нибудь в укромном лесном местечке. И съест! Целиком. Вон какая здоровая! Один загривок чего стоит!
Кубик оказался добродушным и верным псом. У него были необыкновенно умные и добрые карие глаза. Но это я разглядел не сразу. Шерсть его была отличного качества, вся обильная, жесткая как щетина и черная с подпалинами. Хвост он держал все время как волк - поленом. Вообще, похоже, в его родне были какие-то благородные крови.
На первом привале, у Черного ручья, через пять километров пути, я дал Кубику половину бутерброда. Он взял его очень деликатно, не спеша. Затем лег на некотором отдалении от меня и схрупал его одним залпом. Похоже, что псина все еще решала для себя - стоит ли со мной завязывать теплые отношения. Это было заметно по той манере, с которой Кубик бежал сейчас со мной. Все его поведение в первом лесном походе выражало полную независимость. Он не отзывался на оклики (тем более, что я не знал, как его зовут!). Он убегал куда-то в сторону и пропадал из виду на полчаса, изучая какие-то свои проблемы и исследуя свои намеченные лесные закоулки. Я был, похоже, для него просто поводом отправиться в лес. Не более. Может быть, он решил, что вдвоем веселее. Как никак - живая душа! В лесу он вел себя очень чутко, профессионально. Не шумел, не лаял, не суетился. Он словно бы делал какое-то задуманное еще давно важное собачье дело. Короче, я не мешал ему, а он - мне. Мы шли параллельными курсами, как два эсминца в эскадре, изредка салютуя друг другу.
Постепенно дружба начала складываться. Она, дружба, всегда складывается незаметно. Примерно так же, как незаметно растет кирпичный дом - сначала фундамент, потом стены, а потом, когда еще!, наконец, ставятся стропила и, наконец, крыша. Теперь можно топить печку и жить. Так вот и у нас с Кубиком получилось. Фундаментом стал, нет, не бутерброд (что это за дружба такая, если она замешана на бутербродах!), а именно ласковое слово. Тут я впервые за жизнь четко осознал некоторые преимущества быть человеком. На втором привале, у Крестовских карстов, я наговорил псу много ласковых слов. Я даже и не подозревал, сколько я их знаю. Помню, даже назвал его морской свинкой. Быть может, это уж и не слишком ласково, но Кубик принял и эти слова с должным вниманием. Он лежал и отдыхал на этот раз почти рядом, внимая моей речи и изредка пристально взглядывая мне в глаза.
На третьем привале, уже в девятнадцати километрах от Пустыни, мы разожгли костер. Собака почему-то страшно обрадовалась огню. Пес заметно оживился, растеряв большую часть своей степенности и независимости. Он даже позволил себе сделать радостный щенячий прыжок в мою сторону, когда костер вспыхнул и затрещал. Он откровенно был в восторге от затеи с настоящим лесным биваком. Уж не охотничья ли это собака была когда-то, - подумал я. А пес уже вполне преданно глядел мне в лицо своими карими глазами.
Так нам хватило трех привалов - двух маленьких и одного основательного - для того, чтобы заложить фундамент и возвести каркас нашей дружбы. Бутерброды давно кончились. Я вел свои орнитологические учеты, записывал в блокнот данные, измерял шагомером маршруты, изучал следы на песчаных просеках, словом, делал свои нехитрые научные дела. Кубик тем временем все рыскал по чащобам, вспугивая иногда рябчиков или тревожа глухарей. Он копал ягель под соснами, выискивая что-то. Забирался под поваленные дубы и там азартно сопел. Причуивал зверя и преследовал его далеко. Он скусывал какие-то травы и размалывал их своими здоровенными молярами. Он прибегал ко мне, дожевывая на ходу какую-то неведомую мне добычу, удостоверялся, что я не заблудился, и убегал вновь, деловито и решительно. Он был явно в своей стихии.
Домой в деревню мы вернулись поздно в сумерках. Около калитки Кубик замер, словно опять решая про себя какие-то важные вопросы, связанные со мной. Я приглашал его войти в дом, но он наотрез отказался. Тогда я вынес за калитку миску с едой, наскоро сварганенной Ларой. Пес для вежливости потыкался туда, помахал хвостом и вновь взглянул мне в глаза пронзительно-тревожно. Потом он быстро исчез в надвигающейся вечерней темени. "Что это за собак?", - спросила Лара. "И сам не знаю...", - ответил растерянно я. В глубине души, однако, что-то упорно подсказывало мне, что знать об этом псе я обязан многое. И что эта собачья судьба начинает переплетаться с моей собственной.
Целую неделю Кубик не приходил, а в деревне я его почему-то не видел. Наконец, однажды утром, когда я уже совсем собрался в лес и, подтягивая сапоги на крыльце, мурлыкал песенку себе под нос, у калитки засопел пес. Он внимательно глядел на мои сапоги, затем переводил взгляд на меня - и было видно, что собака прекрасно понимает все складывающиеся вокруг причинно-следственные связи. Так мы стали исправно ходить по лесам вдвоем.
Странно было то, что Кубик почти не ел предлагаемую Ларой пищу. Он был вполне ухоженной, упитанной собакой. Он был чрезвычайно воспитан. Он никогда не заходил в дом, сколько бы Лара его не приглашала. Он не брал пищу из рук, а отведывал всегда только из миски. "У него явно есть хозяин, - заявила Лара, - он какой-то неброшенный". И только через месяц Митрич просветил меня, увидав у нашей калитки собаку, что это - Тимофеевский пес, и зовут его Кубик.
Оказалось, что хозяин Кубика, Тимофеев, уже второй год болеет и почти не выходит из дому. "Некогда крепкий мужик был! И когда-то они шастали вместе по всей округе!, - просвещал меня Митрич, - самые охотники на деревне были". Именно поэтому пес знал как свои пять пальцев (у собак их тоже пять!) все окрестные леса и болота. Он не был породистой охотничьей собакой. Он был просто верным дворовым псом, гордым и умным, к тому же страстно полюбившим вольные лесные скитания. Все охотничьи навыки он приобретал сам. Он вообще всему учился на редкость быстро!
"Понравился ты ему чем-то, - скрипел Митрич негромко мне, дымя папиросой, - он ведь уже почитай два года сам бродит по лесам один. Все отвыкнуть от прежней жизни не может! И с деревенскими собаками никогда не водится. Гордый!..."
Однако понравиться до конца Кубику мы с Ларой так и не сумели, как ни старались. Он приходил к нам редко, как бы случайно. Причем почти всегда он угадывал именно те моменты, когда я "намыливался" в дальние походы. Тут уж его уговаривать не приходилось. Я долго думал, почему собака не приручается, не привыкает жить у нас. Многие деревенские Шарики считали бы за честь столоваться каждый день на щедрых "дачниковских" харчах. Однако Кубик не продавался ни за какие хлеба. Он никогда не унижался и ничего не просил. Я даже не видел ни разу, даже будучи уже с ним в плотной "мужской" дружбе, чтобы он вилял хвостом. Он вновь и вновь уходил от нас куда-то, лишь только мы с ним завершали очередной поход.
Однажды мне случилось проходить мимо дома Тимофеевых, что стоял от нас весьма далеко, на другом краю деревни. На липовой лавочке, под резными наличниками сидел хозяин, некогда крепкий мужик Тимофеев. Он смолил Приму Ностальгию и поминутно кашлял. Было заметно, что даже сидеть на лавочке у собственного дома ему тяжело. Я поздоровался с ним и стал пенять ему, что вот, дескать, болеешь, а дымишь, как бабы Фаинина "банешка"! "Ничего не будет, - стандартной пустынской поговоркой добродушно ответствовал мне некогда крепкий мужик Тимофеев, - все равно скоро помирать!" Вот те раз! Я не был раньше знаком с хозяином Кубика, и, собственно, разговорился сейчас с ним впервые.
- Пес у Вас хорош!, - сменил я тему, - сразу видно, умный и сильный!
- Весь в хозяина!, - добродушно ответствовал мне Тимофеев.
- Охотились раньше, я слышал?
- А-то как же?! В наших лесах да болотах - самая охота! Тетерева да утки тут у нас страсть! Да вот, видать, отохотился!
- А собака-то как же?, - словно ненароком спросил я.
- А никак! Пробовал отдавать его и друзьям, и знакомым, ни к кому не идет... Через день, через два, а опять прибегает домой. Веревки рвет. Раз в Печеры отвезли, так он через месяц пришкандыбал, весь в репьях и коростах. Настырный, зараза! Весь в хозяина!
Тут Мужик Тимофеев шибко закашлялся, а из-под крыльца выбрался на звук наших голосов Кубик. Увидев меня, он, как мне показалось, чуточку замешкался, однако еле заметное шевеление хвоста все-таки выдало его. Он поглядел на меня внимательно умными карими глазами, а затем меня вновь для него не стало. Кубик подошел к хозяину и положил свою громадную морду ему на колени. Тимофеев кашлял и сипел, а собака сострадательно глядела на него. И тут, еще раз посмотрев в собачьи глаза, я окончательно понял, что Кубик никуда не уйдет и никаких веревок всего мира, а также колбасы или еще чего-нибудь вкусненького не хватит, чтобы оторвать его от хозяина.
Теперь я знал, что после наших походов Кубик мчался домой, к хозяину, и, если бы он мог говорить, он, наверное бы, просил у него прощения за отлучку. "Ниче-е-е не будет!, - прокашлявшись наконец, радостно сообщил мне мужик Тимофеев. Одно плохо, псу со мной - маета!" "Как разнообразны стили человеческих жизней!," - восклицал однажды в изумлении И.С.Аксаков... А собачьих?
...
Дмитрий делит всех пустынских собак на две группы. Первую составляют весьма неопределенные в своей породистости и экстерьере "ватные Шарики". Их в деревне очень много. Вторая группа - Рутка и ее сыновья. Остановимся кратко на характеристике каждой из этих групп.
"Ватные Шарики" - это целая свора мелких, но злобных собачонок. В качестве дверного звонка они работают безукоризненно, и никому еще чужому в деревне не удавалось пробраться мимо них в хозяйский дом. Когда проходишь по улице около хозяйства, к охране которого приставлен один из "ватных Шариков", то будь готов к исступленному лаю, а также, вполне возможно, и к тому, что тебя схватят за пятку или прокусят сапог. При этом Шарики, сознавая свою малость и относительную физическую слабость, норовят зайти и ударить неприятеля с тыла. Если на крыльцо выползает хозяин или хозяйка, то реакция усиливается, и тут уж Шарика ничем не остановить. Он обязательно должен показать, что ест хлеб не зря! Именно из-за бдительности "ватных Шариков" мы легко узнаем, кто и где пробирается по деревне и по какой улице. Например, вечером, сидя на своем крылечке и умиротворенно созерцая приозерные дали, мы слышим, как далеко зашелся в истерике Шарик бабы Кати. Отсюда вывод - значит, кто-то идет в вершине нашего оврага. Если он повернет на тропку, ведущую на наш холм, к Крутому Долу, то через минуту-две заорет Шарик у Бубновых. А если потащится верхней улицей - то об этом засигналит противным фальцетом Шарик деда Григория. Ну, так и есть. Лай у Бубновых. Значит, мимо нас... Скоро подаст голос Шарик бабы Фаи, самый маленький, самый злобный и самый голосистый. Далее в том же духе... Ночью, порой, такая быстрая информация очень даже может пригодиться!
Другое дело - Рутка и сыновья. Рутка - это большая кавказская овчарка, приобретшая в деревне несколько черт, которые обычно ее породе несвойственны. Она мягка и добросердечна. Кроме того, она очень труслива и стесняется этой собственной трусости. Тем, кто ее еще не знает, она иногда (когда на нее находит блажь) применяет следующий прием, призванный прикрыть, словно фиговый листок, недостаток храбрости. Завидев незнакомца, она тихохонько отходит на дальние позиции, а потом, разогнавшись в его сторону, грозно лает басом. Вид летящего на всех парах и басящего лохматого чудища обычно производит должное впечатление, и незнакомцы ретируются. Если такового не происходит, то Рутка резко тормозит, разворачивается и столь же стремительно несется в сторону своего дома. Там она забирается в свой закут и, обезопасив себя, грозно лает оттуда с утроенной энергией. Резонирующий сарай делает звуки особо страшными. Так и представляется, что сейчас из сарая выберется что-то типа тираннозавра и разнесет всю деревню к чертям собачьим!
К тем же, кто ее уже знает, Рутка относится с большой любовью. Как бы ни были мы знакомы с "ватным Шариком" бабы Фаи, он все равно меня облает, если я пойду мимо их избы. Рутке это делать неохота. Она лучше будет тыкаться мокрым носом в руки и просить печеньица. На сближение она идет быстро и охотно. Нервы зря трепать ни себе, ни людям она не намерена.
Каждый год Рутка поставляет в деревню "сыновей". По пять-шесть штук в год. Все они - копия мамы. Такие же огромные, лохматые, с большими обвислыми хвостами, они перенимают у мамаши и ее хитровато-пугливый "ндрав". Часть сыновей увозят даже в Наумовку, где они пользуются популярностью, очевидно, "за представительность".
Content - Sergey B. Shustov - shustov@dront.ru
CGI-Web-design - Evgeny D. Patarakin - pat@osi.nnov.ru